— Почему же она так решила, как, по-твоему?

— Даже не представляю.

— Болезнь Дэниела не была наследственной.

— Нет.

— Это было просто…

Мне никак не удавалось найти нужные слова, в голову приходило только «одно из тех событий».

Он перекинул обложку блокнота, аккуратно положил его на «Слякотника» и убрал их на прикроватный столик. Очевидно, сегодня вечером мы не будем читать.

— Иногда, Эди, чувства человека иррациональны. По крайней мере, на первый взгляд. Нужно копнуть чуть глубже, чтобы понять их истоки.

Я смогла лишь кивнуть, потому что день и так был странным, а теперь еще и отец напомнил мне о тонкостях человеческой психологии; все это было слишком необычно, чтобы переварить так легко.

— Я всегда подозревал, что это как-то связано с ее собственной матерью, их ссорой много лет назад, когда твоя мама была еще подростком. С тех пор они отдалились друг от друга. Подробностей я так и не выяснил, но что бы ни говорила твоя Ба, Мередит вспомнила это, когда потеряла Дэниела.

— Но Ба никогда не причинила бы маме боль, нарочно, по крайней мере.

Он покачал головой.

— Неизвестно, Эди. Люди способны на многое. Мне никогда не нравилось, как твоя Ба и Рита вместе нападали на твою мать. От этого у меня во рту возникал гадкий привкус. Они объединились против нее и использовали тебя, чтобы вбить клин.

Его мнение о ситуации тоже меня удивило, меня тронула забота, прозвучавшая в его голосе. Рита намекала, что мама и папа — снобы, что они смотрят на своих родственников сверху вниз, но после папиных слов… я уже не была уверена, что все так просто.

— Жизнь слишком коротка для размолвок, Эди. Сегодня ты здесь, завтра — нет. Не знаю, что случилось между тобой и мамой, но она несчастна, и это делает несчастным меня, а я еще не слишком дряхлый старик, который поправляется после сердечного приступа, и мои интересы надо принимать во внимание.

Я улыбнулась, и отец тоже.

— Помирись с ней, Эди, милая.

Я кивнула.

— Мне надо избавиться от забот, если я хочу разобраться в этой истории со «Слякотником».

Позже вечером я сидела на кровати, разложив перед собой страницы с объявлениями о сдаче жилья, обводя кружками квартиры, которые даже не надеялась арендовать, и размышляла об эмоциональной, забавной, смешливой, ранимой молодой женщине, с которой мне не довелось познакомиться. Загадке на одной из старых фотографий — прямоугольной карточке с закругленными уголками и мягкими, выгоревшими на солнце цветами — в поблекших брюках-клеш и блузке в цветочек, держащей за руку маленького мальчика со стрижкой под горшок в кожаных сандалиях. Мальчика, который любил прыгать; смерть которого потом погубила ее.

Еще я думала о папином предположении, будто мама винит себя в смерти Дэниела. Считает, что заслужила потерю ребенка. Папин тон, или, может, использованное им слово «потеря», или подозрение, что это как-то связано с ее ссорой с Ба, напомнило мне о последнем мамином письме к родителям. Мольбах о том, чтобы остаться в Майлдерхерсте, уверениях, что она наконец нашла свое место, что ее выбор не означает, будто Ба «потеряла» ее.

Здесь явно имелась какая-то связь, но моему желудку было наплевать. Он бесцеремонно прервал мои рассуждения, напомнив, что после лазаньи Герберта я не проглотила ни кусочка.

В доме было тихо, и я осторожно направилась по темному коридору к лестнице. Я почти добралась до места, когда заметила тонкую полоску света под дверью маминой спальни. Я помедлила; в ушах звенело обещание, данное папе, сущий пустяк: наладить испорченные отношения. Шансы преуспеть были невелики — мама как никто умеет грациозно скользить по тонкой корочке льда, — но для папы это было важно, так что я глубоко вдохнула и чуть слышно постучала в дверь. Ничего не случилось, и на мгновение мне показалось, что все обошлось, но затем с той стороны долетел тихий голос:

— Эди? Это ты?

Открыв дверь, я застала маму на кровати под моей любимой картиной с полной луной, превращающей смоляное море в ртуть. Мамины очки балансировали на кончике носа, а на коленях лежал роман «Последние дни в Париже». При моем появлении она моргнула, ее лицо было напряженным и неуверенным.

— Я заметила свет под дверью.

— Я не могла уснуть. — Мама наклонила книгу в мою сторону. — Чтение иногда помогает.

В знак согласия я кивнула, и мы обе умолкли; мой желудок заметил тишину и воспользовался возможностью ее заполнить.

Я уже собиралась извиниться и сбежать на кухню, когда мама произнесла:

— Затвори дверь, Эди.

Я повиновалась.

— Пожалуйста, зайди и сядь.

Она сняла очки и повесила их за цепочку на столбик кровати. Я осторожно села, прислонившись к изножью в том самом месте, которое ребенком занимала по утрам в день рождения.

— Мама, я…

— Ты была права, Эди. — Она вложила закладку в роман, закрыла обложку, но класть на прикроватный столик не стала. — Я брала тебя в Майлдерхерст. Много лет назад.

Меня охватило внезапное желание заплакать.

— Ты была совсем крохой. Я не думала, что ты помнишь. Мы провели там совсем мало времени. Оказалось, что мне не хватает смелости пройти дальше парадных ворот. — Мама не смотрела мне в глаза, крепко прижимая роман к груди. — Я поступила неправильно, сделав вид, что ты все сочинила. Просто я… испытала огромное потрясение, когда ты спросила. Я была не готова. И не хотела лгать. Можешь ли ты простить меня?

Как устоять перед подобным порывом?

— Конечно.

— Я любила это место. — Ее губы кривились. — И покинула его не по доброй воле.

— Ах, мама!

Мне захотелось обнять ее.

— Ее я тоже любила — Юнипер Блайт.

Наконец она подняла глаза, ее лицо было таким потерянным, таким несчастным, что у меня перехватило дыхание.

— Расскажи мне о ней, мама.

Последовала долгая пауза; по ее взгляду было ясно, что она унеслась в далекое прошлое.

— Она была… не такой, как все. — Мама отвела со лба несуществующую прядь. — Она была очаровательной. И это не пустой комплимент. Она очаровала меня.

Мне представилась седовласая женщина, которую я встретила в темном коридоре Майлдерхерста; улыбка, невероятно преобразившая ее лицо; письма Томаса брату, полные безумной любви. Маленькая девочка на фотографии, застигнутая врасплох и смотрящая в камеру широко расставленными глазами.

— Ты отказывалась возвращаться домой из Майлдерхерста.

— Да.

— Ты хотела остаться с Юнипер.

Она кивнула.

— И Ба разозлилась.

— О да. Много месяцев она пыталась залучить меня домой, но мне… удавалось убедить ее, что я должна остаться. Потом началась бомбардировка Лондона, и, наверное, родители были рады, что я в безопасности. Однако в конце концов мама послала за мной отца, и я так и не вернулась в замок. Но мне всегда было интересно…

— Как дела в Майлдерхерсте?

Мама покачала головой.

— Как дела у Юнипер и мистера Кэвилла.

У меня по коже побежали мурашки, и я крепко вцепилась в боковину кровати.

— Так звали моего любимого учителя, — продолжила мама. — Томас Кэвилл. Видишь ли, они заключили помолвку, и я больше ничего не слышала о них.

— Пока не получила потерянное письмо от Юнипер.

При упоминании письма мама вздрогнула.

— Да, — подтвердила она.

— И оно заставило тебя плакать.

— Да.

Долгое мгновение мне казалось, что она снова расплачется.

— Но дело не в том, что оно грустное, дело не в самом письме. Вовсе нет. Понимаешь, оно столько времени было потеряно. Я думала, что Юнипер забыла.

— О чем?

— Обо мне, разумеется. — Мамины губы дрожали. — Я считала, что они поженились и забыли обо мне.

— Но это не так.

— Да.

— Они вообще не поженились.

— Да, только тогда я не знала этого, до тех пор, пока ты не рассказала. Я просто никогда больше не слышала о них. Я кое-что послала Юнипер, кое-что очень важное, и ждала ответа. Я ждала, и ждала, и проверяла почту дважды в день, однако ничего не пришло.